Николай Александрович Формозов: Это был 64-й год. И что было в зиму 64—65-го?

Надежда Григорьевна Левитская:: Тогда были именно мелкие всякие задания. Главным образом работала тогда Наталия Милиевна [Аничкова]. Я помню, что она читала «Педагогическую поэму», еще какие-то [книги], он давал, потому что там надо было чего-то выписывать.

Н.Ф.: То есть это для «Архипелага ГУЛАГ», «Педагогическая поэма»?

Н.Л.: Да-да-да. Это 64-й год.

Н.Ф.: 64-й год.

Н.Л.: Так. Вот это занятное письмо Ростроповичу…

Н.Ф.: По поводу вашего житья там?

Н.Л.: Нет-нет, совершенно другое… Ростропович приезжал к нам совершенно случайно, наездами, никогда не знала, когда он… Причем точно так же это было, когда он приезжал из-за границы, откуда-то издалёка. (Рассматривает бумаги.) Это испорченные. Вот это все надо будет пересматривать и половину выкидывать.

Н.Ф.: Почему?

Н.Л.: Ну а зачем… Вот до половины дописанное письмо, а потом, по-видимому, писалось где-то другое. Вот тут написано, что это дублеты. А это вот письмо Александра Исаевича Ростроповичу из одного дома в другой. Это когда Ростропович начал писать нехорошие письма, после которых его перестали…

Н.Ф.: Подписывать.

Н.Л.: …выпускать. Я вам рассказывала, как он последний раз приехал?

Н.Ф.: Нет-нет.

Н.Л.: Это было страшно. Его на таможне… Он ехал на машине, и его…

Н.Ф.: Из Европы?

Н.Л.: Да. И его на таможне мурыжили без конца. Его обыскивали так, будто он какой-то мелкий жулик. Потом он достал письма Галины Павловны [Вишневской] и начал вслух читать их, с комментариями…

Н.Ф.: Таможенник, в смысле.

Н.Л.: Да-да-да. И вот когда его в конце концов выпустили — это было зимой, был страшный мороз — он там где-то забыл и перчатки, и шапку. И сам говорил, что ехал и плакал всю дорогу от оскорбления, унижения, хамского отношения. Он к этому не привык. И приехал прямо к нам, туда, на дачу. Было просто страшно на него смотреть. Но это было уже много позже, это был 70—71-й год…

Н.Ф.: Да. То есть это было уже после высылки Александра Исаевича?

Н.Л.: Нет-нет-нет-нет!

Н.Ф.: Еще до? То есть ваши отношения…

Н.Л.: 70-й… Мы там жили зиму 69–70-го и 70/71-го. Уже тогда мы были, так сказать, очень близки. Он к нам постоянно заходил, что-то приносил, что-то мы для него иногда печатали… Наталия Милиевна печатала. Или считывали — мы вдвоем это делали. Он приносил, чтобы что-то сделали, и что-то забирал. И опять давал какое-то задание, и надо было что-то сделать: что-то отнести, передать кому-то.

Н.Ф.: А как он предупреждал тех людей, что придет от него человек?

Н.Л.: Это я не знаю.

Н.Ф.: Но они… они вас ждали.

Н.Л.: Они ждали, знали, что я приду. Точно так же, как я знала, куда иду и когда идти.

Н.Ф.: Да. И к кому. А вот…

Н.Л.: Я почти никого не запомнила.

Н.Ф.: Ну а как вы узнали, например, Георгия Павловича Тэнно, что он пришел? Все-таки ему…

Н.Л.: Он должен был прийти в определенное время. Я уже не помню, заходил он к нам или просто позвонил откуда-то, что идет. Я даже внешность его по-настоящему [не помню]… Это было потому что зимой…

Н.Ф.: Это один такой был эпизод фактически, да?

Н.Л.: Да-да, был один эпизод, и почему-то я какую-то рукопись ему передавала просто в нашем лифте. У нас такой старенький-старенький лифт был.

Н.Ф.: Но Александр Исаевич пишет, это был «Архипелаг ГУЛАГ»: все, что в тот момент было «Архипелагом ГУЛАГ».

Н.Л.: Это он фантазирует. По-моему, это могло быть что-то другое. Но я не буду утверждать, не буду утверждать.

Н.Ф.: Да, но вы не разворачивали, так что ему-то виднее…

Н.Л.: Да.

Н.Ф.: …он знал, что заворачивал.

Н.Л.: Да. Я должна была отдать. 

Вот с Люшей¹ мы были связаны долго и по сию пору. И когда он уехал, я через Люшу получала какие-то письма. А так — это были всегда, так сказать, радиальные поездки: съездила и вернулась.

Н.Ф.: Да, без установления каких-либо отношений.

Н.Л.: Без установления дальнейших связей. То есть, «загреби» они меня тогда, я бы никого не могла назвать. И это, конечно, была его тактика. Хоть и говорили, что… им было все известно, но они были настолько ленивы и безынициативны, что… Я не думаю, чтобы они все-все знали. Что же они тогда всех этих скандинавских журналистов не выслали, через которых он передавал все на Запад? Есть, по-моему, где-то какие-то воспоминания этого скандинава…

Н.Ф.: Стига?

Н.Л.: Да. Что все это было совершенно вот так… Было договорено с самого начала, где они встречаются, так же, как и мы с Люшей обыкновенно на одной и той же станции метро встречались, звонила и договаривалась только, что в такое-то время, тогда-то и все.

Н.Ф.: Понятно. А все-таки последовательно по годам: значит, первый год… Так не помните, да?

Н.Л.: Не могу припомнить. Во всяком случае, по-моему, в 1965 году мы уже жили у него в его маленьком домике. Домик был, как тогда строили, летний домик на шести сотках. Но у него этот участок в Борзовке хорошо располагался: он был самым последним, только один сосед справа, и все. А дальше был ручей, маленькая речка, она называлась… Я не помню, как она называлась.

Н.Ф.: Улья или Устья…

Н.Л.: А эта церковь в Рождестве, она была по другую сторону дороги. Вот мимо нее я ходила в Башкино.

Н.Ф.: У Александра Исаевича есть, что вы там исходили все леса гораздо лучше, чем он, и знаете их лучше, чем он…

Н.Л.: Ну да, потому что я каждый день приезжала туда, когда мы жили там, каждый день приезжала. А если суббота-воскресенье, то, конечно, тоже там. И туда к нам приезжал Сергей Викторович Воронцов с Николаем Ивановичем Маликовым. Сергей Викторович Воронцов-[Вельяминов] — один из Мильниных свойственников, который про себя говорил, что он все каналы строил товарищу Сталину. А был он каким-то самым малочинным офицером в Первую мировую войну. И вот таскали его, несчастного, все время. И такой он… Я могла бы его сравнить с каким-нибудь капитаном Тушиным или что-то в этом роде — совсем-совсем низких чинов. Очень добросовестный.

Н.Ф.: И он, кажется, тоже в числе «свидетелей ГУЛАГа» есть, да?

Н.Л.: Может быть, свидетелем ГУЛАГа он и был, да. У меня и портрет его есть… Все кругом его любили — он безотказный дяденька был.

Н.Ф.: И кто-то с ним еще, Мальцев вы сказали, да?

Н.Л.: Маликов.

Н.Ф.: Маликов.

Н.Л.: Ну, этот — тоже сиделец.

Н.Ф.: Из Ленинграда.

Н.Л.: Вокруг все были такие, вокруг Наталии Милиевны. У меня это были родственники, а у Натальи Милиевны — все окружение, вот, бесконечное количество родных и знакомых. До посадки, до войны ее образ жизни был такой, что она где-нибудь работала и машинисткой и каким-нибудь секретарем и еще какие-то такие конторские, невысокие должности.

Н.Ф.: А, к друзьям, помогать им, да?

Н.Л.: Да.

Н.Ф.: С передачами.

Н.Л.: Да-да-да… Когда кто-то приезжал из Питера, из Москвы — это же радость такая там.

Н.Ф.: А давали свидания?

Н.Л.: А это ссыльные, это в ссылке было.

Н.Ф.: А, в ссылки!

Н.Л.: Это были ссылки. Вот я вам говорила — брюлловские старушки были. Слава богу, их все время вместе посылали, не разъединяли, потому что… Большевики умели: послать сына Лашкарёва², например, академика потом украинского, одного из наших самых-самых первых атомщиков… Он должен был ехать на какой-то конгресс, их было всего шесть человек, так его послали в Архангельск. Родителей тут же арестовали и послали в Казахстан… Вот, так что… специальных каких-то заданий — это можно уже говорить, когда началась Борзовка. Борзовка была за Нарой, остановка «Башкино» и оттуда километра три, наверное, полями.

Н.Ф.: А этот домик сгорел потом, да?

Н.Л.: Но он поздно уже сгорел. По-моему, уже и Наталья Алексеевна [Решетовская] умерла. Он же оставил все это Наталье Алексеевне. Долгая история… И квартира, и машина, и дача — все было ей, «только не мешай мне жить», а она все время мешала. Но это он, по-моему, описал…

Н.Ф.: Да.

Н.Л.: Это описано, все достаточно хорошо известно. И вот Алю, Наталью Дмитриевну, я увидела первый раз только, когда мы жили у Ростроповича.

Н.Ф.: А, понятно. То есть это уже 69—70-й…

Н.Л.: 70-й.

Н.Ф.: А вот Александр Исаевич пишет, что после Теуша архив переехал к Петрушевскому. Расскажите об этом.

Н.Л.: Это какая-то часть… Нет, у Петрушевского был как раз «Архипелаг ГУЛАГ». Жил он в Лесном, он был профессором… Не буду врать, не знаю, какого института…

Н.Ф.: В Лесном — это где?..

Н.Л.: В Питере, в Питере. И был такой маленький домик, хорошая дачная постройка, была у них там очень хорошая квартира на первом этаже и маленький садик. А он был женат на дочери писателя Бианки.

Н.Ф.: Нет, это Ливеровский.

Н.Л.: Ливеровский, да, это Ливеровский…

Н.Ф.: А Петрушевский — это другой, это Борис Абрамович Петрушевский.

Н.Л.: Видите, путаю я все. Здесь тоже… Одна из… подруг Наталии Милиевны была замужем за Петрушевским…

Н.Ф.: За Петрушевским.

Н.Л.: Тут что-то отвезли… У них лежало, они ничего не возвращали, так что я уже не помню, как там дальше было. А вот к тем, к Ливеровским — это я уже ходила. И я вам говорила, что когда он умер, вдова его написала мне, что, вот, куда девать «Архипелаг», который у них хранился под землей.

Н.Ф.: Это как раз они в Лесном жили.

Н.Л.: Да, они в Лесном жили и под яблоней закопали. И уже он, по-моему, откопал, когда стало это неопасно, и Александр Исаевич сказал, что пускай отдают тогда в его архив, потому что он был тоже крупный ученый.

Н.Ф.: Но это уже… Это версия последняя, как я понимаю, один из экземпляров, который вы тащили…

Н.Л.: Один из экземпляров, потому что я сначала притащила к своей тетке. Она с дочкой прочитала, понюхала и сказал: «Забирай, чтобы у меня не было такого!» (Петрушевский, между прочим, не имеет никакого отношения к московскому Петрушевскому.) И вот такая тяжесть — Милиевна одна ехала туда, волокла.

Н.Ф.: И она к вашей тетке пришла.

Н.Л.: Да-да-да, отдельная квартира…

Н.Ф.: Без вас.

Н.Л.: Очень мало у нас связей было, в общем, вполне могли бы. Но: «Забирай, и чтоб близко не было!» И вот тогда — уже тут, по-видимому, я приехала, потому что потащили мы в Лесное…

Н.Ф.: А вы Ливеровского знали через Наталию Милиевну, да?

Н.Л.: Да-да-да-да, это все ее, Ливеровский — это через нее.

Н.Ф.: Я знал немножко… Елену Витальевну как раз, его вдову, встречались. Симпатичный человек. Не знал, что она хранительница «Гулага…». (Усмехается.) Она этого не рассказывала.

Н.Л.: Ну! (Смеется.)

Н.Ф.: Нет, мы уже встречались в 1990-е, так что могла бы…

Н.Л.: А! Ну она отдала, наверное, уже, потому что Александр Исаевич сказал, что надо отдать, и, наверное, она отдала.

Н.Ф.: Но это такая встреча была, что… Александр Исаевич всем давал клички, но вам дал общую…

Н.Л.: НН.

Н.Ф.: Да, и, и это была такая общая для вас.

Н.Л.: Да.

Н.Ф.: Индивидуальной у вас не было?

Н.Л.: Нет-нет. Где-то у меня есть и надпись такая: «НН».

Н.Ф.: Понятно. А Петрушевский что был за человек? Вы его помните, наверное?

Н.Л.: Я его почти не знаю. Я только в связи с Александром Исаевичем и с тем, что надо было туда нести большую тяжесть, я в качестве носильщика была там, так что никакой близости не было. В этом тандеме, как теперь говорят, Наталии Милиевны и меня, она всегда была ведущей, играла ведущую роль, у нас было совершенно четкое разделение: что она может — делала она, что она не может — значит, делала я.

Н.Ф.: Ну, а как получалось, как делились функции тогда?

Н.Л.: Надо было куда-то что-то нести — конечно, это я делала. Она задыхалась даже на ходу — ну куда ж ей что-то нести! Когда куда-то ехали, я нагружала на себя огромный рюкзак с ее и моими вещами, и она что-то хотела: «Я тоже, я тоже!» Я говорила: «Вот вы себя донесете — и слава богу!»

Н.Ф.: А вы были на «вы» с ней?

Н.Л.: Мы долго были на «вы», а потом… Все равно мы не сумели никакой конспирации в этом отношении держать, потому что когда мы въехали в коммунальную квартиру на Пироговке, там были соседи, весьма не располагающие к доверию, и вот тогда мы и решили, что мы будем на «ты», и будет Наталия Милиевна моя тетушка. Но это очень быстро все развалилось… Нет, это не для нас. Вот когда был определенный запрет — это мы делали. А тут, когда для себя — это не так важно.

Н.Ф.: А что же входило в функции Наталии Милиевны?

Н.Л.: Милиевна читала книги, проверяла цитаты. Это было очень много, и по Ленину, и по другим. Он часто делал ссылки — только том, без указания страниц.

Н.Ф.: То есть в уже написанном тексте?

Н.Л.: Да-да-да. Это была большая, большая работа, потому что у него всегда все сокращенно было, так как не выставляются теперь, не делаются сейчас ссылки, он писал это для себя. И очень часто у него были цитаты, взятые откуда-то, и даже писал, что «цитировано по…», не по оригиналу, а по какой-то сноске. Вот это нужно было все проверять.

Н.Ф.: Найти оригинал.

Н.Л.: Найти оригинал. Очень много было по Ленину. Были и другие авторы, и такие авторы, которых нигде нету. Надо было в «Ленинку» идти, а часто и в «Ленинке» нет, значит, надо в «Историчку». В общем, это не всегда просто было.

Н.Ф.: Ну еще бы, я думаю. Понятно.

Н.Л.: Когда вышел «Иван Денисович», он получил какие-то деньги. На эти деньги он купил машинку, которую назвал «Денисом» — «Москвич» был. И как раз это было по дороге. Да, какая-то возникла еще мысль, что они вообще из Рязани уедут. Наталье Алексеевне… Там Жорес Медведев жил, и…

Н.Ф.: В Рязани.

Н.Л.: В Обни́нске.

Н.Ф.: В Обни́нске.

Н.Л.: И она химик, кандидат наук, так что она вполне могла бы там устроиться. Ей место было, и взять ее хотели. Но застопорилось, потом стало все хуже, хуже, хуже. И не получилось. Но пока была эта мечта: переехать в Обнинск, возникла мысль приобрести такой вот, как они назывались, дачный домик именно на этой дороге. И они присмотрели себе этот дом. Домик состоял из одной комнаты с крытой верандой, наверху комнатка была, и все.

Н.Ф.: Маленький.

Н.Л.: Маленький, да-да. Так что когда они там жили, уже трудно было еще кого-то… Когда их не было — тогда приглашали нас. И сказать вам точно, в каком это году было… Я могла бы, где-то у меня, может, записано…

Н.Ф.: Да, что-то записано, может быть.?

Н.Л.: Я не помню. Тем более что это было в течение многих лет, иногда на короткое время, иногда на долгое время… Летом я куда-то в отпуск уезжала с Натальей Милиевной. А часто бывало так, что мы там подолгу жили, и тогда я ходила в Башкино на станцию. Обыкновенно люди ехали до Нары, тем более что многие поезда ходят только до Нары, и потом на автобусе. Автобусы ходили редко, но все-таки можно было доехать, там десять километров примерно. Я предпочитала ехать до Башкина, это за Нарой вторая станция: «Латышская», потом «Башкино». И обыкновенно я, во всяком случае утром, ходила пешком. А вечером, когда с грузом каким-то — продукты надо же было возить, тут ничего не было, никакого поселка. А поселок этот был от Постпредства Украины, очень хороший, тихий. Никто не лез специально со знакомствами. Там Наталья Алексеевна, может быть, и вела какие-то отношения с соседями, а у Александра Исаевича ничего не было. Я знаю, что он там, правда, завел какого-то плотника, который приходил, что-то делал, двери чинил в гараже, потом через речку в деревне нашлась женщина, которая молоко носила. Есть такие курьезные заметки…

Н.Ф.: О ней?

Н.Л.: «НН! Почему молока не пьете? Я уже пил». Сидит там где-то, сам себе сделал столик…

Н.Ф.: В лесу где-то.

Н.Л.: …около речки, здесь же, в двадцати шагах. Ну, а я что-то делала в доме или на огороде… Огородик там махонький был. Цветы Наталья Алексеевна сажала. Александр Исаевич как будто этим не интересовался, но вот у меня есть такая его фотография, вермонтская. Я считаю, что эта фотография показывает его отношение к природе. (Показывает фотографию.) Это у них в Кавендише, прямо на их…

Н.Ф.: Участке.

Н.Л.: Наталья Алексеевна возила меня и Сараскину, после конференции нас повезла…

Н.Ф.: Наталья Дмитриевна.

Н.Л.: Наталья Дмитриевна, да. Так что могу свидетельствовать: это именно так.

Н.Ф.: Замечательно!

Н.Л.: Дом окружен лесом.

Н.Ф.: А это была какая-то конференция в Америке… не так давно.

Н.Л.: Это была конференция, да…

Н.Ф.: Ну не важно.

Н.Л.: Сейчас не важно, как называется. Организовал ее такой Чарт… Не помню, потом всплывет. В основном были докладчики из Советского Союза, один был даже из Благовещенска, так что всякие тогда… Женя Иванова была, Люша не поехала — она плохо переносит дальние перелеты.

У меня осталось от Александра Исаевича: сказал — значит, надо делать. И поэтому, когда Наталья Дмитриевна так настоятельно просит: надо — значит надо. Но я, как заведенная пластинка, все одно и то же мелю.

Н.Ф.: Нет, почему! А вы помните Крыжановскую? Машинистка…

Н.Л.: Да, конечно!

Н.Ф.:… Ольга Константиновна?

Н.Л.: У нее… конец жизни был печальный.

Н.Ф.: Расскажите. Это тоже знакомство тех, 60-х [годов], да? И, по-моему, через Наталию Милиевну.

Н.Л.: Нет. Это знакомство через одну из наших знакомых, общих уже. Пожалуй, скорее это было знакомство Наталии Милиевны… Такая была Елена Ивановна, которая посоветовала, вот, у нее есть знакомая машинистка, когда нужна была машинистка надежная.

Н.Ф.: То есть Елена Ивановна была в курсе того, зачем нужна машинистка?

Н.Л.: Это я не знаю. Все время же там самиздат процветал, так что все время кто-то что-то…

Н.Ф.: Кто-то что-то перепечатывал.

Н.Л.: …перепечатывал, какие-то вторые, третьи экземпляры распространялись.

Н.Ф.: Понятно.

Н.Л.: В те времена в той среде это было неудивительно, это было в порядке вещей. А потом оказалось, что муж ее — отставной полковник, больной сейчас, сердечник, но — ноги-руки целы — и он занялся таким вот… Я даже не думаю, чтобы он зарабатывал — он получал хорошую военную пенсию. Никогда мы об этом не говорили, но он…

Н.Ф.: Занимался переплетами.

Н.Л.: …занимался переплетами. И когда я походила к этой Ольге… Ольга Александровна она, по-моему, была…

Н.Ф.: Константиновна.

Н.Л.: Ольга Константиновна, да, я походила к ней… Значит, носили мы ей и Солженицына перепечатывать… Он очень интересовался этим. Может быть, это надо сбросить именно на такое вот — она, как Александр Исаевич, нюхом чувствовала, что за человек, можно ему верить или нет. Александр Исаевич очень сердился, когда речь заходила о таком Осённове, с которым мы ехали вместе по каналам…

Н.Ф.: Это у вас было путешествие по каналам?

Н.Л.: Да, последний год, а потом их разорили.

Н.Ф.: Вот этим, Петровским?

Н.Л.: Да-да. У нас, в нашей каюте, был еще третий человек, Сергей Иванович Осённов из Свердловска. Тоже какие-то каналы строил, так что человек подходящий. Он прочитал «Ивана Денисовича», и очень он ему не понравился.

Н.Ф.: А почему же? Как он критиковал?

Н.Л.: А эти все тогда критиковали: почему такой герой?

Н.Ф.: Ну, люди были разные!

Н.Л.: Ну вот, а надо было интеллигента… Я уже не помню, во всяком случае, не принимал он: то не принимал, это не принимал, — и Наталья Милиевна с ним — мы ехали три или четыре дня — прямо на смерть спорила.

Н.Ф.: И что она ему говорила?

Н.Л. (Смеется.): Что ж, я помню? Это было шестьдесят лет назад. Во всяком случае, она его перетащила в свою веру… Что-то ему рассказала, а потом, уже в Свердловск, стала ему посылать какие-то вещи.

Н.Ф.: Самиздат?

Н.Л.: Наверное самиздат и солженицынские. А он тоже самиздатчик хороший был. И все было бы хорошо, но — это Александр Исаевич как раз описывает — потом пришел из армии его внук или племянник, в армии он занимался какими-то электронными делами, с техникой работал. И он захотел тоже этим заниматься. У него потребовали в соответствующем учреждении, чтобы он написал биографии свою и всех родственников до десятого колена. Александр Исаевич тогда очень сердился. Но все обошлось, молодец Осённов… Когда это узналось, надо было написать ему, чтобы он сжег что-то. А как напишешь? В Питер еще можно с кем-то послать. А кто в Свердловск ездит? Один раз в год он приезжает. Ну ничего, все обошлось. Да, что-то я соскочила…

Н.Ф.: Нет, это я, я вспоминаю тут разных людей. А еще вы мне рассказывали, что именно Наталья Милиевна познакомила Александра Исаевича с Витковским.

Н.Л.: Да, да. Может быть, вот, через этого Юрочку, который меня вчера или позавчера туда привел. Нет, Юрочка самостоятельно, а может, все-таки именно через Юрочку, потому что Витковский был мужем одной из преподавательниц английского языка в МГУ. Да, а Юрочка — он и учился в МГУ и работал потом в МГУ какое-то время, покуда его оттуда не поперли: где-то его засекли с Григоренкой³. Ну, тогда он, по-моему, еще в университете работал. Во всяком случае, свел он нас с Дмитрием Петровичем, совершенно очаровательным человеком, и они не сошлись с Александром Исаевичем. Деловитость Александра Исаевича, такая вот хватка, и все сразу — не всякий это приемлет. Они у нас именно встретились, долго говорили и разошлись. Потом Дмитрий Петрович сказал, что отказался, он не может так. Именно эта деловитость его как-то оттолкнула. А он [Солженицын] предлагал ему быть чем-то вроде редактора. Дмитрий Петрович сидел без конца. Его посадили как студента еще, в Питере, и вот тогда он попал сначала на Соловки, потом на Беломоро-Балтийский канал. Он через какое-то время освободился, а потом его опять посадили, уже после войны. Это было страшнее, чем в первый раз. Тогда он был студентом, легкомысленным еще — ну, еще как-нибудь получится жизнь. А тут, уже пройдя через все это — поздняя любовь, появилась девочка — и опять!

Это было уже очень удручающе. Ну вот, и он написал эти, так и называлось: «Полжизни». У меня они где-то есть. Потом эти воспоминания были изданы в каком-то журнале, но у меня они есть в самиздатском виде, с надписью…

Н.Ф.: С его дарственной надписью.

Н.Л.: С его надписью Наталии Милиевне.

Н.Ф.: А вот у Храбровицкого сказано… Вообще Александр Исаевич очень тепло о нем пишет в предисловии к «Архипелагу ГУЛАГ».

Н.Л.: О ком?

Н.Ф.: О Витковском.

Н.Л.: Потому что, говорю, о нем нельзя было плохо писать…

Н.Ф.: Хотя он и отказался…

Н.Л.: Этот самый Шаламов, он разругался, понимаете…

Н.Ф.: Александр Исаевич с ним.

Н.Л.: Александр Исаевич никогда не ругался, а вот Шаламов потом писал всякую… Бог знает что. Это вы мне про него?..

Н.Ф.: Да-да-да.

Н.Л.: Как с…

Н.Ф.: С Демидовым.

Н.Л.: …Демидовым. С Дмитрием Петровичем нельзя было разругаться, и поэтому он писал о нем именно хорошо, уж очень был хороший человек, мягкий и приятный. Я не знаю, как он, почему отказался, ведь одно дело, что он говорил, как это было, а может, ему он мягко сказал, что нет.

Н.Ф.: А в «Архипелаге…» сказано, что был тяжело болен…

Н.Л.: Этот?

Н.Ф.: …и после инсульта и сумел прочесть только первые главы. А в…

Н.Л.: Это же был разговор гораздо раньше. Но все равно, говорю, он был мягким человеком, и опять впутываться во что-то, может быть, [не захотел]… Не знаю, не знаю. Во всяком случае, он как-то отказался.

Н.Ф.: Знаете, вышла недавно книга Храбровицкого, там он тоже пишет, что познакомился через Наталию Милиевну с Александром Исаевичем, начал ему помогать… «Наталия Милиевна мне говорила, что предполагалось три редактора, в том числе Демидов, он сам, Храбровицкий и еще кто-то третий должны были прочесть и отредактировать». Вы не слышали этого?

Н.Л.: Что?

Н.Ф.: У «Архипелага ГУЛАГ» предполагалось…

Н.Л.: Нет, никогда не слышала, это, по-моему, чистая фантазия.

Н.Ф.: Ну, может быть, он как-то неправильно…

Н.Л.: Чистая фантазия, потому что никогда никакой близости с Храбровицким…

Храбровицкий много носил чего, но он носил много того, что теперь называется шум, — на копейку полезной информации!

Н.Ф.: Да, он такой дотошный очень человек и…

Н.Л.: Да, да… Александру Исаевичу нужно было что-то совершенно определенное. Вот мы с Милиевной занимались, особенно я занималась тем, что я что-то читала — вот эти немецкие книги, я знаю, что его интересует. Я ему особо переводила, а что-то просто пересказывала. А у Храбровицкого была привычка «как можно больше»! А у Александра Исаевича и так было такое количество всего, что дай бог ему это освоить. Конечно, может быть, еще что-то где-то есть интересное, но, по Кузьме Пруткову, «плюнь тому в глаза, кто скажет, что можно объять необъятное». (Смеется.)

Н.Ф.: А какое он на вас производил впечатление, Храбровицкий?

Н.Л.: Он назывался у нас «толстопузик». (Смеется.) Ему нельзя было ничего сказать, что надо было скрыть. У него была мания все рассказать еще кому-то, передать, поэтому…

Н.Ф.: Это было известно за ним.

Н.Л.: Это мы почувствовали. Скажешь, что нельзя говорить, а потом откуда-то приходит: «А я от Храбровицкого узнал». Тебе же сказано было, чтобы не трепался, а ты все-таки рассказываешь где-то. Хорошо, если подходящим людям, а может, и неподходящим.

Н.Ф.: А как его нашла Наталия Милиевна? Она всех знала в Москве?

Н.Л.: Нет-нет… Как-то он приблудился к нам сам. Не помню как, но это уже на моей памяти было. Наверное, тоже с какими-то материалами на каких-то конференциях встретились или еще что-нибудь. Конференции были позже… Хотя у Храбровицкого все могло быть, потому что я на конференции ходила, посвященные отцу. Вот там я с Тимофеевым-Ресовским познакомилась. Тоже хорошее ему прозвище дал…

Н.Ф.: Гранин?

Н.Л.: Да. «Зубр».

Н.Ф.: Да, такой он внушительный был.

Н.Л.: Не только внушительный внешне, но тоже такой, с напором. Я помню, как в Доме ученых в коридоре, не в коридоре — в проходе в зрительном зале он стоял с кем-то с одного конца, а я, с другого конца, тоже с кем-то разговаривала. Потом он развернулся — и чуть не бегом (смеется) в мою сторону.

Н.Ф.: Но он ведь был москвич, и он ученик Кольцова и Четверикова, но, видимо, с вашим папой общался.

Н.Л.: Ну конечно! Конечно. Это были люди старого времени. Я не знаю, есть теперь такие. Они были биологи широкие. Не только свою узенькую какую-то дорожку, а они всех и все знали.

Н.Ф.: Это правда.

Н.Л.: Причем не только по своей специальности. Это я могу по отцу сказать, потому что… Какая-нибудь школьная математика — это так, семечки. Папа интересовался и литературой, и архитектурой, он объехал пол-Европы, только в Скандинавии не был. Но он на велосипеде ездил, когда его выслало царское правительство. На три года его выслали за границу, чем мама его попрекала: «Я революцию не делала, а ты делал революцию!» (смеются) в этом Крестьянском союзе…

Н.Ф.: А он был членом Крестьянского союза?

Н.Л.: По-видимому, на каком-то собрании, но где-то он там… Молодой был, только что кончил университет… Мама говорила: «С бочки на бочку там руками махал».

Н.Ф.: А она откуда знала? Он же ей рассказал…

Н.Л.: А может быть, это ее представление о том, что такое…

Н.Ф.: Что такое Крестьянский союз, понятно.

Н.Л.: И что такое политическая деятельность. Ну вот, и он тогда, когда его выслали, в Бонне долго работал.

Н.Ф.: То есть он работал в разных университетах биологом?

Н.Л.: Да-да. 

От места до места он ездил только на велосипеде, потому что деньги родители присылали, но не очень шибко, они были небогатые люди. Отец его был священником сельским. И несмотря на то что средства были очень ограниченные, у нас потом дома был шкаф, где несколько полок занимали альбомы открыток городов Франции, Германии…

Н.Ф.: Которые он объехал.

Н.Л.: …Северной Италии, которую он объехал. Потом были серии тоненьких книжечек, изданных с немецкой тщательностью и на той полиграфии, которая там была, о каждом отдельном художнике. И таких книжечек у нас была целая полка. Уж когда я подросла, это, так сказать, поощрялось и допускалось, чтоб я это смотрела. Мне хотя бы имена всех этих художников были известны. Я помню серенькие такие книжки: на обложке цветная картинка, репродукция, и внутри хороший текст и репродукция.

Н.Ф.: Да-да, это, конечно, люди замечательные.

Н.Л.: Не пропивал, не проедал, не покупал себе шмотки, а тратил деньги вот на такие вещи.

Н.Ф.: Как он это все привез на велосипеде?! Где-то он это складывал, наверное, а потом…

Н.Л.: А, отсылал, может быть.

Н.Ф.: Может быть, отсылал, но тоже деньги, вообще.

Н.Л.: Конечно-конечно. 

Н.Ф.: Да. А… вот весна 68-го, когда была работа…

Н.Л.: Тогда была интенсивная работа именно с «Архипелагом…»… Кончался «Архипелаг…» — то есть была уже на то время последняя редакция. И вот там была Елизавета Денисовна Воронянская из Питера…

Н.Ф.: Расскажите про нее подробнее, что за человек.

Н.Л.: Знаете, я почти ее не знаю. Это вы можете у Елены Цезаревны узнать, потому что второй машинисткой была Елена Цезаревна. И вот они сидели в этом маленьком домике… Холодно там было, хотя это май месяц был…

Н.Ф.: Там никакого отопления не было?

Н.Л.: Отопление самое примитивное — буржуйка.

Н.Ф.: Буржуйка все-таки была.

Н.Л.: Пока топишь — тепло.

Н.Ф.: Это можно было прогреть немножко.

Н.Л.: Да-да-да. Они в четыре руки печатали, Наталья Алексеевна все это фотографировала, а мы считывали.

Н.Ф.: Вот вы сказали на нашей встрече недавней, что вы считывали в Москве и потом обратно привозили…

Н.Л.: Иногда я забирала… Нет, ничего назад не возили.

Н.Ф.: А Наталья Алексеевна копии снимала.

Н.Л.: Сейчас не помню чистую «технику», не помню, куда мы потом девали эти тексты.

Н.Ф.: То есть вы у себя их не хранили.

Н.Л.: Нет… Было правило: одно из двух — или ты хранишь, или кому-то даешь. В общем, мы никогда не хранили. У меня поэтому многого нету, что должно было бы быть, потому что дома ничего не оставляли, все куда-то было приказано отвезти. И ездила я туда довольно часто, два раза в неделю точно. А может быть, я потом привозила им назад, чтобы Наталья Алексеевна печатала на фотографии. Не помню я сейчас, потому что тогда это было само собой разумеющимся: туда-сюда, туда-сюда. Когда в палате работала, в Книжной палате, я могла какой-то денек сократить в библиотеке, там строго было…

Н.Ф.: То есть все это время вечером вы туда приезжали?

Н.Л.: Да.

Н.Ф.: Понятно. А тогда были уже четыре копии перепечатаны.

Н.Л.: Да.

Н.Ф.: А вы перевезли потом их переплетать мужу Ольги Константиновны.

Н.Л.: Да-да-да. Они есть в этом самом, в «Теленке…».

Н.Ф.: Да-да, конечно, я их знаю благодаря «Теленку…». Да. И это, в общем, закончилось где-то в июне месяце.

Н.Л.: Я не помню точно, но это закончилось еще в летнее время, и вот тогда был единственный вечер, когда мы там собрались… Я там впервые увидела Наталью Ивановну Столярову и Александра Александровича Угримова.

Н.Ф.: А вот про них-то…

Н.Л.: А ничего…

Н.Ф.: Вы только тогда и встречались.

Н.Л.: Да, только тогда один раз и встретились. У него есть большие «Воспоминания», так что все, что…

Н.Ф.: У Угримова?

Н.Л.: У Угримова.

Н.Ф.: Они опубликованы?

Н.Л.: Опубликованы…

Н.Ф.: Вот этого я не знал.

Н.Л.: …и есть в этом Фонде⁴.

Н.Ф.: А, а, и в Фонде есть!

Н.Л.: В Фонде они есть, так что это…

Н.Ф.: Понятно. Я не знал этого. Вскоре после этого началась работа над «Августом Четырнадцатого», и тут…

Н.Л.: А она параллельно шла.

Н.Ф.: Она параллельно шла.

Н.Л.: Она параллельно шла. Но эти книжки — это я делала в отпуск. Это было очень приятное чтение генерала Франсуа. Необыкновенный был человек. Француз был немецким генералом, возил с собой своего сына, чтобы тот каждый день все записывал. И потом сам издал…

Н.Ф.: По записям сына.

Н.Л.: Да-да.

Н.Ф.: Вообще сыном рисковал — все-таки война.

Н.Л.: Ну!

Н.Ф. (Смеется.): Ради воспоминаний!

Н.Л.: А вот вторая была очень интересная, но ее надо было переводить с английского — для меня это было не так просто, но у меня был хороший редактор, Милица Константиновна Савич. Вот это ее фотография есть. Она преподавала английский язык в Физтехе. Вот она превосходно знала английский, и поэтому она мне, говорю, была…

Н.Ф.: А вы полностью ее перевели или сделали выписки какие-то важные?

Н.Л.: Там почти все было важно, потому что, говорю, это были специальные… книга о взаимоотношениях большевиков и немецкого Генерального штаба.

Н.Ф.: А рукопись ваша сохранилась?

Н.Л.: Все, наверное, у Александра Исаевича, я ничего не храню.

Н.Ф.: А вы себе не оставили ничего? А то можно было бы издать.

Н.Л.: Легкомыслие.

Н.Ф.: Можно было бы издать.

Н.Л.: Наталья Дмитриевна, может быть, взяла и есть, потому что она должна была вывезти.

Н.Ф.: И поскольку это такая…

Н.Л.: А потом назад везти? Не знаю, никогда не спрашивала. А эти вот записки — не записки — документы Генерального штаба, это было очень интересно. Как он всегда старался остаться в стороне! Не он, не ему прямо… А Александр Исаевич что-то выписывал, что-то нашел себе…

Н.Ф.: Я еще читал, что Наталия Милиевна познакомилась с нужными людьми, свидетелями важными: с племянницей Починского, с родственницей генерала Свечина…

Н.Л.: Да. Это не родственник, а жена.

Н.Ф.: Даже жена его… была жива.

Н.Л.: Была жива. Что-то у меня от нее было. А вот этот вот — это от Иры Свечиной… Они вместе учились в Таганцевской гимназии в Питере, и она все завещала дочери своей одноклассницы в Ленинграде. И когда она умерла, эта Наталья Алексеевна — она тоже есть, ее фотография есть…

Н.Ф.: Где?

Н.Л.: В «Теленке…», Наталья Алексеевна Кручинина.

Н.Ф.: А, это дочка ее…

Н.Л.: Дочка ее другой приятельницы, которой это все было завещано. Но ей везти все это в Петербург было ни к чему, и многое, это я помню, очень значительная мебелина, досталась нам. Наталья Алексеевна Кручинина тоже что-то делала для Александра Исаевича. Потом сослуживица одного из Милиевных так называемых племянников — Валя Холодова, тоже ее фотография есть в «Теленке…»… Я давно ей не звонила, надо узнать, что с ней. Мне бы Андрей, наверное, сказал, если бы, не дай бог, она умерла уже. Она ездила в Тамбовскую область, возила какие-то лекарства то ли сестре Антонова, то ли еще кому-то. Несколько раз туда ездила.

Н.Ф.: А вот в прошлый…

Н.Л.: Ваш коллега, биолог тоже, биохимик, она в институте у… Как его, Курчатов, что ли…

Н.Ф.: Энгельгардта? Курчатовский институт? Там есть, да…

Н.Л.: Нет-нет, она работала в биохимии…

Н.Ф.: А там есть отдел биохимический, в Курчатовском, вы, может быть, и не ошиблись.

Н.Л.: Ну не знаю. В общем, она там…

Н.Ф.: Это Холодова.

Н.Л.: Холодова, да. 

Н.Ф.: Интересно. Что-то я сбился, какой-то у меня был вопрос еще. Да, тоже есть некоторое разночтение: у Александра Исаевича сказано, что через Наталью Милиевну он обнаружил… архив Крюкова…

Н.Л.: Да, через Наталью Алексеевну Кручинину.

Н.Ф.: У Зои Томашевской я прочел, что вроде как-то через них, через Томашевских это нашлось.

Н.Л.: Я точно знаю, что это было через…

Н.Ф.: И якобы там была тетрадка, которую никто не видел.

Н.Л.: И она все время сулила, сулила, сулила, как ее звали, Мария Акимовна, по-моему —знаете, как морковку перед лошадью или перед ишаком держат, чтобы он шел, — вот так она водила за нос с этой тетрадкой: то ли она была, то ли ее не было.

Н.Ф.: Потому что, вообще-то говоря…

Н.Л.: Жила она где-то в Детском Селе, по-моему, вот туда Наташа ездила несколько раз. А Наташа врач, и она пользовала эту Марью Акимовну как врач. Вот она и так и этак… Что-то скажет, а чего-то не скажет: «Не сейчас, нет, не сейчас, через неделю… через месяц»…

Н.Ф.: В общем, какая-то темная история все-таки с этой тетрадкой.

Н.Л.: Так ее никто и не видел. Я думаю, это «липа» какая-то была. А весь архив, я сейчас не буду врать…

Н.Ф.: Да, там история архива рассказана. Только меня удивило, что в это время, когда все фотографировали, почему же тетрадку-то не пересняли. То есть ее никто так и не [увидел]…

Н.Л.: Ну это, говорю, какая-то темная личность была. Это я уже боюсь вам сказать.

Может, Наташа вспомнит, как это было, потому что она этим ведала, она помоложе меня и еще работает по сию пору, выйдя на пенсию, так что она что-нибудь может рассказать.

Н.Ф.: А она в Питере живет?

Н.Л.: Она в Питере живет, да.

Н.Ф.: Да, это интересно. И вот как-то тоже был очень большой интерес к Тамбовскому восстанию — многие туда ездили…

Н.Л.: Да. 

Н.Ф.: Я не знаю, куда вошли главы по Тамбовскому восстанию.

Н.Л.: А никуда не вошли.

Н.Ф.: Так и не вошли?

Н.Л.: Он же не дописал… Он собирался дальше писать, а потом увидел, что уже все, что больше не осилит. Этот… благодарил, кто был там, так сказать, действующим лицом. И Воротынцев должен был существовать там… Воротынцев говорит, что какая-то цыганка ему напророчила, что он умрет военной смертью в 1945-м или в 1946 году, так что он думал «тянуть» Воротынцева аж до 1945 года. Вернее, он и «дотянул» его, в этих пьесах… Уже 1945 год, совершенно ясно, что он кончит именно так.

Н.Ф.: Понятно. То есть этот кусок… этот узел так и оказался незавершенным.

Н.Л.: Да-да. Он просто не… В какое-то время он увидел, что дальше он не сможет написать, и тогда дал обзоры глав. Он дал там краткие обзоры глав, где что должно было быть.

Н.Ф.: А какую роль во всем этом, в подготовке «узлов» играл Шмаров?

Н.Л.: А у Шмарова надо было… Во-первых, он был офицером, по-моему, 3-го Нарвского полка, а у Александра Исаевича как раз этот полк в «Августе…» фигурировал… Александру Исаевичу было очень интересно познакомиться с человеком, который там был, живой свидетель. Но у того уже все перегорело о первой войне, он занимался геральдикой и сбором портретов — у него много портретов было. И они до сих пор есть, ему специальную квартиру дали где-то на Гоголевском бульваре или что-то в этом роде — уже не ему, а его дочке, где могли сохраниться все эти материалы. И я думаю, что если он вам интересен и вы хотите копнуть, дочка его, наверное… Адрес его, во всяком случае, думаю, есть в Музее Пушкина, на Пречистенке, потому что он с ними был близко связан… А про Нарвский полк… Александр Исаевич говорил: «Вот, не вышло». Точно так же, как он зря съездил в Малоярославец. Там был человек, который долгое время был на Колыме. Это сейчас уже много людей оттуда, особенно женщин, а там был мужчина, который… они вместе были, муж и жена. Вот, они были на Колыме…

Н.Ф.: А как фамилия, не помните?

Н.Л.: Ой, нет, не помню. Я даже не не помню — я просто и не знала его фамилию. Я знала его жену, а его я уже и не застала. А жена его существовала у нас под именем Тека, это была…

Н.Ф.: Теха?

Н.Л.: Тека, да. Это была тетка Милицы Константиновны, портрет которой у меня здесь есть и которая мне помогала с английскими текстами. Вот, тоже всю жизнь…

Н.Ф.: То есть она приезжала оттуда в Москву и у вас бывала?

Н.Л.: Нет. Она… Мы туда ездили.

Н.Ф.: Она пожилая была.

Н.Л.: Да, она колымчанка. Но я с ней познакомилась уже тогда, когда ее мужа не было в живых.

Н.Ф.: Как… Но она ж в «Свидетелях…», наверное, есть?

Н.Л.: Нет.

Н.Ф.: Нет?

Н.Л.: Думаю, что нет. Я… Ведь это все тянулось очень долго, так что, очень может быть, что это знакомство уже было в 70-х годах, когда уже «Архипелаг…» был вроде бы закончен. Материалы продолжали идти к нему, но уже активной работы не было. Хотя он и в Вермонте еще дополнял «Архипелаг…». 

Н.Ф.: Да, понятно. Но тогда очень… Я, правда, может быть, не очень понимаю библиотечную ситуацию тех лет, я так понял, что никакими материалами иностранными «Архипелаг ГУЛАГ» на первых порах, то есть пока он здесь готовился, не дополнялся.

Н.Л.: Нет-нет-нет.

Н.Ф.: То есть не было идеи, что… Потому что, вообще-то, есть интереснейшие воспоминания на языках, того же Мальсагова, например…

Н.Л.: Да, я знаю. Мало того, когда я занялась уже библиографией Александра Исаевича, я собирала только русские материалы, потому что очень быстро поняла, что надо как-то себя ограничить. Мне все равно недоступны…

Н.Ф.: Многие языки, да?

Н.Л.: Не языки!

Н.Ф.: Источники.

Н.Л.: Языки — с этим я умею справляться, а иностранные источники. Где можно взять сведения о каких-нибудь газетах или журналах, выходящих где-то в Аргентине, — в Аргентине много русских изданий было — или еще где-то. «Аделаида» эта самая в Австралии. У нас «Русской мысли» в Ленинке не было. Я не знаю, теперь-то, может, они дополнили… Им же что доставалось? Они выписывать не могли, они получали только то, что конфисковали в таможне. Это все отрывки. Это позорище совершенно невероятное! Этим я занималась уже очень упорно, особенно когда вышла на пенсию.

Н.Ф.: Это уже когда существовал Фонд…

Н.Л.: Когда уже выпустили спецхран. Вот тогда обнаружилось, что некоторых газет нету ни у нас, ни в стране нет! Лучше всего в ИНИОНе, потому что это академическое учреждение было, и у них меньше изымали. А в Ленинке позорные какие-то лакуны.

Н.Ф.: Да-да, понятно. А потом, знаете, я хотел… Момент отъезда, когда уже выслали Александра Исаевича. Вы помните вообще, как это было?..

Н.Л.: Ну как было? Это все подробнейшим образом описано.  Я же там не присутствовала и не была. Я вам скажу: после того как он женился на Наталье Дмитриевне… До того, здесь, мы были очень тесно связаны. Он часто к нам приходил. Тогда мы очень близко работали. А когда появилась Наталья Дмитриевна, очень многое перешло на нее и ее окружение, то есть если надо что-то отнести, принести, считать или еще что-то — все эти работы… Тем более что «Архипелаг…» уже кончился, а «Августа…», текста, тогда еще не было, так что это уже после моей эры.

Н.Ф.: То есть вы как бы отошли в сторону до некоторой степени с Наталией Милиевной?

Н.Л.: А Наталия Милиевна — она же в 75-м году, в январе, умерла.

Н.Ф.: Это уже после отъезда все-таки.

Н.Л.: Да, через год после отъезда. Я пожалела, что я не сказала о том, что когда первый том «Архипелага…» пришел из Парижа, Александр Исаевич, даже не раскрывая его, приехал к нам. И там было хорошо. Там же все ее фотографии! Фотографии расстрелянных — это все из Мильнинова архива. Все близкие ей люди… И следователь, когда меня вызвали — после высылки Александра Исаевича всех тягали…

Н.Ф.: В общем, они как-то круг вычислили к этому моменту уже.

Н.Л.: Да, они…

Н.Ф.: Вы-то и не особенно таились тогда, потому что жили вместе на даче.

Н.Л.: Ну да, так что уж куда денешься. Они: «А Аничкова всех своих родных туда всунула!»

Н.Ф.: А что за следователь был?

Н.Л.: А пес его знает, я даже…

Н.Ф.: А что его интересовало, что он спрашивал?

Н.Л.: Ой, это такая… Вот тоже, такое позорище для наших таких-сяких органов! Сначала, значит, он про Александра Исаевича, что я там делала. И я в дурочку играла (посмеивается)… чуть не сказала, что воду носила, печку топила у Ростроповича. (Смеются.) Могли бы они это все уже знать, если они так хорошо следили, если бы они этих самых «жуков» ставили и прочее. Ничегошеньки, им наплевать было, помимо службы…

Н.Ф.: Служба идет…

Н.Л.: Да.

Н.Ф.: …зарплата тоже.

Н.Л.: Да, зарплата идет, и все — отслужил от и до и пошел себе домой с большой зарплатой.

Н.Ф.: Но про следователей говорят, что были очень такие… те, которые там раскалывали… Тот же Суперфин в этом фильме…

Н.Л.: Сколько они времени над ним мучились! Это без конца! И он такой… Вы знакомы с ним или нет?

Н.Ф.: Я по переписке только.

Н.Л.: Только по переписке. Маленький, худенький, слабенький! Как он там, в этой самой в ссылке… Тоже вот такая подлючесть: они же его поставили ассенизатором, он там бочку возил. Ой…

Н.Ф.: Он ссылку получил, не лагерь, да, в результате?

Н.Л.: Да-да, он в ссылке был. Но, вы знаете, что…

Н.Ф.: Нет, в лагере он тоже был.

Н.Л.: Наверное, был, я не помню, но знаю, что в ссылке он в Казахстане был и даже женился там. Дочка у него была, здесь осталась… А тут! Ну что они меня спрашивали? Правда, он меня знал… Когда я пришла, вхожу в дверь…

Н.Ф.: Это вызвали по повестке, да?

Н.Л.: Вот, дурная, не отказалась сразу. Правда, потянула сутки, в тот же день не побежала, а на следующий день всем рассказала, что завтра иду туда-то. Был такой Валерий Агриколянский, он мне очень помог, сказал, как себя с ними вести, с подлецами такими-сякими. И когда я вошла в эту большую комнату на Кузнецком. Он сразу же встал: знает меня. Ну хорошо, довел, привел меня туда. Там сидели два хмыря, молодых таких, разбитных. И вот, начали… Сначала про Александра Исаевича спрашивали, про житье у Ростроповича. Это особенно их: «И чего вы туда пошли?» А я его спрашиваю: «А вы… у вас отдельная квартира?» Он немножко опешил и говорит: «Отдельная». — «Ну вот, а я, — говорю, — живу в коммуналке. Мария Ивановна, которая на рынке всю жизнь работала, а в другой комнате санитарка Нинка, которая пьет горькую и ползает потом в одной рубашке на четвереньках по квартире. Вот и поехала, когда мне предложили квартиру с ванной, фонтаном и садом и с чем хочешь».

Н.Ф.: То есть они как бы начали спрашивать только с Ростроповича, получается.

Н.Л.: Да-да-да-да… А потом все, кончили об Александре Исаевиче, перекинулись на Лидию Корнеевну, потому что вот это они уже уследили. Да это… уже не скрывалось, что мы с Люшей знакомы. И про Лидию Корнеевну — предложили мне сотрудничество, что они мне будут билетики в театр давать! Я говорю: «Если бы вы на копейку последили бы за мной, вы знали бы, что я в театр хожу раз в год, а то и в два года „по обещанию“, когда мне дармовой билет дадут». Все что угодно, в чем угодно виновата, но никогда не была театралом. Да, еще одно! «Не могли бы вы повлиять на Лидию Корнеевну, чтобы она таких пакостей не писала, как она пишет?» (Смеется.) Ну идиотизм! Надо хоть на копейку знать Лидию Корнеевну, чтобы понять, что не только я — вообще никто на нее влиять не может. Не из того материала сделан человек.

Н.Ф.: Это какой же год был?

Н.Л.: Это сразу после высылки…

Н.Ф.: То есть 74-й.

Н.Л.: 74-й, лето 74-го года. Многих вызывали, всех, кто последнее время вокруг Александра Исаевича — всех вызвали. И все поползли. Одна Люша сказала: «Не пойду. Пришлите, по какому делу и в качестве кого вы меня вызываете». Они завертелись, туды-сюды, туды-сюды — ничего не прислали. Она и не пошла.

Н.Ф.: Да, здорово, понятно. А вы как-то… У Александра Исаевича сказано, что вы не могли прийти к ним, когда они уезжали, и что вы им позвонили…

Н.Л.: Это провожать. Провожать я не пошла и даже в голову мне это не пришло, потому что мне надо было бы отпрашиваться с работы… В общем, это было совершенно для меня невозможно. Елена Цезаревна была в какой-то мере защищена именем. Все-таки это не булавка в сене. Внучка Чуковского, причем достаточно известная, дочка Лидии Корнеевны. В общем… А меня они могли загрести безо всякого. Силов у них уже не хватило, это не <нрзб>, он бы не постеснялся никого. 

Н.Л.: В общем, для всякой такой работы, которую мог сделать не он, а кто-то другой, у нее были всегда такие помощники.

Н.Ф.: Да, это даже названо «новая сеть».

Н.Л.: Может быть.

Н.Ф.: Да-да-да, в «Теленке…».

Н.Л.: Да-да, может быть, я не знаю. Во всяком случае, как-то уже связи… ослабели. Приходил Александр Исаевич, но, говорю, это было уже не обязательно и не так часто и не так настоятельно.

Н.Ф.: То есть это были просто визиты, это не было…

Н.Л.: Такого никогда не было, просто визитов никогда не было. Какие-то дела были, если были нужны дела, он приходил, но это…

Н.Ф.: За исключением все-таки, когда он пришел к вам с сигналом, распечатал его в вашем присутствии.

Н.Л.: Да-да-да.

Н.Ф.: Можно сказать, что это был все-таки такой…

Н.Л.: Это жест был.

Н.Ф.: …жест, да.

Н.Л.: А потом, значит, они остались одни, через месяц после выхода его арестовали. И там была не толченая труба народу. Там уже приходили навалом, все кто угодно приходили туда, помогать, не помогать — не знаю, что. Понимали, что надо будет уезжать, надо как-то сортировать вещи. Люша тоже не любила это окружение. Она приходила туда, запиралась в маленькую комнату, делала те дела, которые она должна была делать и… так, к этой публике… Не ее стиля была публика.

Н.Ф.: Вообще-то, по-моему, судя по описанию, симпатичные люди.

Н.Л.: Они симпатичные… Там главный был Саша Гинзбург, Алик Гинзбург. Но…

Н.Л.: И просто компаний… с чаем, с водкой, с коньяком — с чем хотите — не было.

Н.Ф.: Александр Исаевич совершенно… это же не его стиль.

Н.Л.: Нет!

Н.Ф.: Коньяк и водка, и посиделки до ночи…

Н.Л.: Нет-нет! Но диссиденты…

Н.Ф.: Это было, я даже не очень верю.

Н.Л.: Ну не знаю, но я слышала очень много, у меня работала мать Оли Иоффе, которая потом…

Н.Ф.: В Фонде у вас, да?

Н.Л.: Нет. Когда я работала в библиотеке. Оля Иоффе — теперь она в Париже, — но она прошла через психушки, через всякие… Я была у нее в Париже, меня просили бывшие знакомые. Вот человек, который совершенно от нас отошел.

Н.Ф.: Ну что ж.

Н.Л.: И от этого диссидентства, и ото всего…

Н.Ф.: И от России вообще.

Н.Л.: И от России. Сейчас не помню, Райская, что ли, в католичество там всех перевела. И она, эта Ольга, стала католичкой. По-моему, она вообще никакой христианкой не была. Но Господь с ней. И когда я второй раз была в Париже, я уже к ней не пошла. Я видела, что она выполняет, так сказать, обязанность: кто-то приехал из Москвы…

Н.Ф.: Надо принять.

Н.Л.: Я была у нее в «Русской мысли», да… Ну вот, и я, говорю, как-то отошла от них.

Н.Ф.: А что же за история, которую я знаю из «Бодался теленок с дубом», что после смерти Наталии Милиевны вас Александр Исаевич приглашал приехать жить в Вермонт?

Н.Л.: У меня осталось, теперь, к сожалению, уже не подлинники, два замечательных письма, когда он приглашал меня туда. Я их тоже отдала Але. Но с Алей, с Натальей Дмитриевной, я в каких-то хороших отношениях стала, когда они вернулись. Ой, я что-то подвинула!

Н.Ф.: Нет-нет, ничего, нормально.

Н.Л.: Когда они вернулись — тогда уже здесь, в Фонде… А до того — и этот сумбур, толчея, много народу — это не мой стиль… Мне там делать было нечего. Люша не позвала, Аля не позвала, а сама я туда не ходила. Но когда их высылали… Сначала, когда Александра Исаевича выслали, конечно, я туда позвонила. Позвонила из уличного автомата. Помню, шли мы с обеда. Я тогда работала в Библиотеке иностранной литературы, это был 74-й, уже в новом здании, мы ходили обедать в какую-то столовую, я уже не помню.

Н.Ф.: То есть днем, в обеденный перерыв.

Н.Л.: Да, в обеденный перерыв. Из автомата около Медицинской академии, это помпезное такое здание на Солянке, оттуда я позвонила. Я услышала ее голос, такой плачущий, который говорит: «Пока он сам мне не позвонит — ничего не знаю! Ничего не знаю, не знаю. Говорят, летит, но куда, как — ничего не знаю. Когда сам позвонит, тогда будет известно».

Н.Ф.: Это в тот самый момент, когда арестовали, на следующий день…

Н.Л.: На следующий день после того как уже сказали, что выслали, но куда — неизвестно же. И он не знал, покуда не увидал Франкфурт-на-Майне… И потом, когда они уезжали, там были все тоже мне неизвестные люди. Это было окружение Александра Исаевича уже вокруг Натальи Дмитриевны… Я с ними не была связана. Люша ведь тоже не была там.

Н.Ф.: Знаете, в «Бодался теленок с дубом» мне этот момент показался непонятным, потому что там сказано, что вроде как из-за страха потерять работу…

Н.Л.: Нет… у меня даже в мыслях…

Н.Ф.: …Надежда Григорьевна позвонила, не назвалась…

Н.Л.: А не надо было называться.

Н.Ф.: Ну и, конечно, вас узнали. Но вы ведь жили фактически одной семьей у Ростроповича. Ваша связь с Солженицыным была абсолютно им известна — так чего тут бояться?

Н.Л.: Да не бояться…

Н.Ф.: Не в боязни…

Н.Л.: Я говорю, не было тут душевной связи с теми, кто уезжал. Тем более знала, что там столько всего!.. И у нее столько страхов! Ведь они же что сделали: они же из одного аэропорта перетащили в другой аэропорт, чтобы все затруднить. Не знаю, тогда у меня, говорю, даже не было вопроса.

Н.Ф.: Да, понятно, понятно. Уже 1989 год — даже я был этому свидетель — «Новый мир». Вообще-то, мне казалось, то, что вы рассказывали…

Н.Л.: Встречать Наталью Дмитриевну я тогда поехала, даже в газету попала.

Н.Ф.: Да? (Смеются.) В аэропорту?

Н.Л.: В аэропорту, да.

Н.Ф.: Это, по-моему, 94-й…

Н.Л.: С Кублановским. Кублановский был из старых и я, больше никого там и не было, остальные все были новые.

Н.Ф.: А с Кублановским вы были знакомы до…

Н.Л.: Нет. Нет.

Н.Ф.: Мне казалось, что круг общения Александра Исаевича последние годы перед высылкой — это был круг «из-под глыб».

Н.Л.: Может быть, да.

Н.Ф.: Не то, что такая диссидентская богема…

Н.Л.: Никогда не была! И он никогда не был.

Н.Ф.: Это не похоже на то, что вы рассказываете.

Н.Л.: Абсолютно нет. А когда он уехал…

Н.Ф.: Там все собрались в качестве поддержки.

Н.Л.: Да-да. Но ведь действительно надо было… Я не знаю, как там складывалось все. Я знаю, что какую-то часть архива увезла Наталья Дмитриевна в какие-то посольства…

Н.Ф.: Да-да, это все рассказано подробно.

Н.Л.: Это все рассказано. Это тоже меня никак не касалось, потому что здесь я ничем помочь не могла. Так что… Ну не знаю, так было.

Н.Ф.: Меня к вам тогда отправил Вадим Борисов. И как-то вы с ним тогда сотрудничали. Вообще-то, он…

Н.Л.: А потому, что в «Новый мир» шли письма. Люша сказала на последнем своем выступлении, что шли десятки писем… И они с ними ничего не делали, они с ними не работали. Эти письма лежали в больших мешках. И вот эти мешки…

Н.Ф.: Хорошо, что он не сказал, чтобы вы их обработали и мне показывали.

Н.Л.: А уже потом, когда я это увидела, у меня волосы дыбом встали: да что же это делается! Я знаю, что в Фонде Сахарова они лежат, может быть, по сию пору. Потому что там… У меня Лена-то, Лена Николаевна, она оттуда пришла, которая теперь в Фонде работает на моем месте.

Н.Ф.: А! Я как-то не познакомился с ними, я ее не знал. Там же есть архив отдельно, а Фонд отдельно.

Н.Л.: Это теперь, а с самого начала, когда еще Боннэр здесь была. Так что… Я и говорю, когда увидела — меня оторопь взяла: да как же так можно! Столько всего там накопилось! Первая моя работа в Фонде — это еще никакого Фонда не было — то, что я начала делать уже в преддверии возвращения — это были вот эти письма. Какие письма там интересные! Интереснейшие письма! Муниру вы знаете, да?

Н.Ф.: Что-что?

Н.Л.: Муниру⁵ вы знаете?

Н.Ф.: Да, я с ней знаком был через Фонд.

Н.Л.: А до того она работала в Охране памятников. И когда все там начало разваливаться, как во всех наших учреждениях, когда началась перестройка и прочее, та же Люша порекомендовала ее в Фонд, потому что тут надо было секретаря иметь, какую-то трубку телефонную, чтоб можно было с кем-то говорить. И тогда Люша мне посоветовала отдавать ей эти письма для перепечатки. И все эти письма она перепечатала. Именно все, до того времени, как мне…

Н.Ф.: «Новомирские» только вы имеете в виду?

Н.Л.: Те, что приходили в «Новый мир», других у меня не было. И… до того времени, как стали приходить уже поздние письма, когда у нас вышло Собрание сочинений в бумажной обложке, которое обещали дешевое, хорошее, и что скоро выйдет, а оно вышло как раз в то время, когда тут все перевернулось, цены взлетели, качество мерзкое.

Н.Ф.: Я помню, в этих розовых обложечках.

Н.Л.: Да. И тогда была, помню как сейчас, вот такой толщины папка с возмущенными письмами. Вот это мы захлебнулись!

Н.Ф.: С возмущенными письмами от качества издания?

Н.Л.: От качества… от того, что оно задерживается, от того, что цена повысилась очень сильно…

Н.Ф.: Но его ж бесплатно распространяли.

Н.Л.: Бесплатно другое, это розовенькое.

Н.Ф.: А я про розовенькое говорю.

Н.Л.: Нет, а это серое…

Н.Ф.: Серое, да, оно первое которое.

Н.Л.: Серое и черное было. Они вроде бы одинаковые, но я помню, что что-то там было разное, и библиографически я их описывала отдельно. А то было позже немножко. Это было для заключенных, и это вышло как следует выйти. А последние — они так, по-моему, и лежат: не переписанные, не перепечатанные — сохраняются.

Н.Ф.: Да, я был, когда Елена Цезаревна упомянула два письма, и оба, можно сказать, стали моими друзьями… Я с ними переписывался до самой смерти того и другого.

Н.Л.: Там самые страшные письма были те, что пошли основой для так называемой «Мужичья чума» или «Мужичья…», где рассказывается о коллективизации. Женщина какая-то писала невероятные письма. Вернее, одно письмо-то и было, но очень… «Мужичья чума», оно так и называлось, по-моему, да.

Н.Ф.: Но это очень… Черепанова очень сильное письмо, но это уж потом, про Кенгир, из тех, что я знаю. Это уже он Фаине Николаевне…

Н.Л.: Фаине Николаевне писал.

Н.Ф.: Я еще, знаете, хотел, заканчивая, посмотреть вместе с вами список «Свидетелей». Многие пришли через Наталию Милиевну, и вы, может быть, знаете, кто именно. У вас наверняка есть, спрятан где-то, аннотированный… не аннотированный, а с именным указателем «Архипелаг…»…

Н.Л.: У меня есть Собрание сочинений новое вон там, наверху, его трудно доставать. А здесь первое издание. Я не знаю, есть ли в них.

Н.Ф.: А нет, в этих нет.

Н.Л.: В этих нет. Тогда надо лезть туда, наверх.

Н.Ф.: Надо лезть наверх? Если вы позволите, я залезу.

Н.Л.: Ну лезьте, только…

Н.Ф.: А там точно аннотировано, то есть с именным указателем?

Н.Л.: Я не помню.

Н.Ф.: По-моему, нет, потому что это только первое издание было… Потому что «Архипелаг ГУЛАГ» в первых томах, правда?

Н.Л.: Нет, не в первых. В первых там рассказы, потом «В круге первом»…

Н.Ф.: Собрание сочинений вышло до уральского издания… 2007 год.

Н.Л.: Это я вам боюсь сказать.

Н.Ф.: Давайте сейчас проверим тогда, секундочку. С вашего позволения.

Н.Л.: Я пока посмотрю, что здесь.

Н.Ф.: А на этот стул можно встать, я не раздавлю?

Н.Л.: Лучше вон на тот. По-моему, тот…

Н.Ф.: Вот этот получше.

Н.Л.: Да, это самое первое.

Н.Ф.: Ой, а… они здесь… А, вот, вижу, вот он стоит.

Н.Л.: Вы снимите, там…

Н.Ф.: Нет, я аккуратненько.

Н.Л.: «Архипелаг…», да?

Н.Ф.: Да.

Н.Л.: А это последние. Вам надо первый, первый том.

Н.Ф.: Это указатель, а мне надо… (Шум от падающих предметов.) Ой-ой-ой, извините! Я ужасное сделал. Сейчас я соберу.

Н.Л.: Ай-ай, камушки какие-то! Это ерунда.

Н.Ф.: Сейчас я соберу. Такая коробочка.

Н.Л.: Бросьте, девчонки придут — подберут… Машка убежала.

Н.Ф.: Так. Это, наверное, Наталии Милиевны какие-то вещички…

Н.Л.: Нет, в начале тут нет. Могу сказать вам, что в начале тут нет, значит, это не здесь. Видите, первые — и тут сразу же текст начинается.

Н.Ф.: Нет-нет, есть, это тут напечатано немножко странно.

Н.Л.: А, во-во-во! Да. А вот это, между прочим, мое… Моя последняя инициатива… Они выкинули… Я же сделала указатель, про который были препирательства с Александром Исаевичем. Я сделала именной указатель к «Архипелагу ГУЛАГ». Александр Исаевич говорил, что это никому не надо. «Если у вас такая фанаберия, можете делать». Милостиво разрешил. А нас на это «наткнуло» как-то такое задание: надо было найти упоминание о двух болгарских коммунистах, которые сидели. Танев и еще какой-то. И мы с Люшей буквально носами все на свете обсмотрели и так и не могли найти. 

Н.Ф.: Юрасов, по-моему, вам помог потом тогда, да?

Н.Л.: Я уж не помню. И вот я начала делать это.

Н.Ф.: А, упоминание в «ГУЛАГе»?

Н.Л.: Да-да-да. Потом этот текст очень усовершенствовал Разумов, с которым мы познакомились. Но он… Я-то это делала, по-моему, в Австрии — когда я в Австрию стала ездить, я с собой брала маленький томик парижского издания, имковского и делала этот указатель. Это были 1980-е годы, что-нибудь в этом роде, когда еще никаких не было ни справочников, ни указателей… Я это делала, собственно, для себя и для Люши, потому что нам это нужно. У нас была… Нам надо было найти: имя, том, глава и страница — все, ничего больше мне не надо было. А когда делал Анатолий Яковлевич, это было уже сейчас, когда Александр Исаевич вернулся… Во-первых, он работает в Публичной библиотеке в Питере. У него все справочники — вот, за спиной. Во-вторых, эти справочники вышли.

Н.Ф.: То есть вы указатель сделали еще до того, как он вернулся, то есть где-то…

Н.Л.: Да! Да, я это сделала, я говорю…

Н.Ф.: Но все равно это уже 1980-е годы были, когда вы ездили… Если вы говорите, что это связано с Австрией, с поездками в Австрию…

Н.Л.: Да-да-да. Во всяком случае, сделано, когда сделано — не знаю. Теперь это с указателем, все, как следует быть, но они там выкинули одно имя — имя Солженицына. Я не знаю, я на эту тему с Александром Исаевичем не говорила. И сделала себе сама вот такой списочек…

Н.Ф.: Ух ты!

Н.Л.: Причем здесь я уже расшифровала все на свете…

Н.Ф.: Замечательно!

Н.Л.: …так что…

Н.Ф.: Замечательно.

Н.Л.: Очень интересно, где он говорит о себе. Так же, как…

Н.Ф.: Интересно, что я не обратил на это внимание, кстати. Я очень часто пользуюсь указателем, но не обратил на это внимание! Очень интересно.

Н.Л.: Вот, имейте в виду. Так вот, когда Александр Исаевич счел это нужным, привлек Разумова. И тот, у себя сидя, имея очень большой справочный аппарат под руками, на каждое имя написал еще аннотацию: кто есть кто. Мне нужно было написать, что он зек или что он вохровец, а больше мне неважно было. А тут, когда я работала уже в этом Фонде, два человека пришли в Фонд и принесли готовый указатель.

Н.Ф.: Разный, независимый.

Н.Л.: Абсолютно независимый! Причем какие-то инженеры.

Н.Ф.: Просто нужно…

Н.Л.: Нужно! Тогда Александр Исаевич понял, что это нужно не только мне по моей какой-то дамской прихоти. А у него часто бывали такие закидоны, которые мы с Люшей преодолевали сами. (Смеются.) Ну вот, и тогда стал делать Разумов… Он жил тогда в Троице-Лыкове, и он справлялся у Александра Исаевича, то есть это был высший пилотаж — то, что он сделал. Но для меня важно было то, что мы тогда сделали, и это уже было хорошо. Так, это… да, это <нрзб>.

Н.Ф.: Ну вот: Александрова Мария Борисовна, Алексеев Иван, Алексеев Иван Николаевич, Аничкова Наталия Милиевна, о которой мы много говорили. Бабич Александр Павлович, Бакст Михаил Абрамович, Баранов Александр Иванович. А Баранов — это не тот?.. Нет, тот Барабанов, кто участвовал в…

Н.Л.: Да, Барабанов…

Н.Ф.: Да. Баранóвич Марина Казимировна, или Барáнович, Безродный Вячеслав, Бединов Аркадий Викторович, Бернштейн Анс Фрицевич — это корреспондент, Борисов Авенир Петрович, Братчиков Андрей Семенович… Может быть, это долго так будет все читать?

Н.Л.: Вот это Вельяминов…

Н.Ф.: Вельяминов, да.

Н.Л.: …о котором я говорила. Он Воронцов-Вельяминов. Ему все равно было — записали где-то «Вельяминов», так он и остался Вельяминов.

Н.Ф.: А здесь он почему-то только…

Н.Л.: Сергей Викторович.

Н.Ф.: Да, а это вы вместе с Наталией Милиевной к нему ходили, да?

Н.Л.: К кому?

Н.Ф.: К Воронцову.

Н.Л.: Он у нас бывал каждую неделю.

Н.Ф.: Да?

Н.Л.: Да. Это был любимый Сережа.

Н.Ф.: Любимый Сережа? Замечательно.

Н.Л.: Он был старше Наталии Милиевны. И когда он учился в кадетском корпусе в этом самом, в Питере, то приходил к тетушке, к Надежде Адриановне на выходные дни. А вся семья Наталии Милиевны жила в этом же доме. Наталия Милиевна была, по-моему, на десять лет его моложе, девчонка была, а он был кадет. А может… не буду врать, но во всяком случае…

Н.Ф.: Он как-то… как бы ухаживал за ней?

Н.Л.: Нет-нет-нет!

Н.Ф.: Это просто родственник.

Н.Л.: Родственник. Его приглашала Надежда Валерьяновна только потому, что он сирота был, родителей не было. В Питере его отпустят — а куда ему идти? А это был родственник ее мужа, Воронцова-Вельяминова… (Рассматривает список.) Это у него колымчанка, по-моему, Карасева, две сестры.

Н.Ф.: Это которым вы тоже…

Н.Л.: Нет-нет-нет. Это в Рязань я ездила… Сколько народа!

Н.Ф.: А вот Ольга Зверде. Это, видимо, через Столярову знакомство. Это бывшая чекистка, кстати, которая тоже отсидела.

Н.Л.: Да?

Н.Ф.: Но она в ЧК в бухгалтерии работала, что-то в этом роде… (Пауза. Рассматривают.)

Н.Л.: Вот Касьянов, мне даже интересно, только Александр написано, не композитор ли…

Смотрите, и Ларина Анна Михайловна тут…

Н.Ф.: Да. Вы с ней были знакомы, с Лариной?

Н.Л.: Нет. Я говорю, я знакома только с Люшей. Остальные — если их и видела, то это было так: увидела и забыла… Вот это, конечно, его знакомая, Мейке Ирина Емельяновна, с ней я была в переписке, но через Александра Исаевича. Она сейчас умерла, по-моему, где-то в Финляндии… А Осённова даже не включил.

Н.Ф.: Но это «Свидетели»… Осённов в «Невидимках»…

Н.Л.: А он вполне мог быть свидетелем, потому что он тоже сидел, и долго сидел. Но он очень на него тогда обозлился, несмотря на то что, когда они были в Ростове, Осённов их устраивал там, они там где-то через него остановились, он все равно на него сердился. Он тоже такой был… не благостный, не мягкий, а так, чуть что — сразу, о!

Н.Ф.: Мне кажется, что эта вот жизненная энергия огромная, она очень и привлекала людей. Кого-то, как Витковского, отпугивала, но все-таки и привлекала.

Н.Л.: Нет, Осённов тоже такой был.

Н.Ф.: А, это Осённов был такой!

Н.Л.: Да, Осённов, он тоже был… Он не давал на себя сесть.

Н.Ф.: Спуску не давал, понятно. Но о нем пишет в «Теленке…» очень хорошо, что хранил, несмотря на опасность, год, не сжег, а мы не знали, как сообщит. Очень хорошо о нем пишет!.. Но все-таки я не понимаю… лагерника, который бы отрицательно относился к «Одному дню Ивана Денисовича».

Н.Л.: Ой, есть такие.

Н.Ф.: Только что: «недостаточно, этого еще мало, продолжайте»! Но что это вообще никуда не годится — так нельзя!

Н.Л.: Нет…

Н.Ф.: Все же были…

Н.Л.: Почему, почему какого-то мужика!..

Н.Ф.: А, меня одного, любимого?.. (Смеются.)

Н.Л.: Да нет, никого здесь нет, все он сам находил. Стадников… что-то он у меня отмечен… Вот этот Стотик — это мой знакомый.

Н.Ф.: Это кто такой?

Н.Л.: О Господи! Он, между прочим, тоже биолог, вернее, он кончал какой-то сельскохозяйственный институт. Чудик! Его посадили во время войны за то, что он в окопах изучал то ли немецкий, то ли английский. Поди докажи, что ты не хочешь перебежать. А он был вообще чуть-чуть чокнутый на языках. Он знал действительно много языков. Его сослали в Сибирь, недалеко от Красноярска. И там он местному оперу буквально плешь проел, чтоб тот отпустил его сдавать экзамены в институт. И в конце концов он сдал экзамены… Наверное, заочно кончал и кончил институт. Но тоже со всякими… Как он ехал в этот Красноярск, в институт, и пешком, и еще невесть как. Сдал, кончил, потом опять сел. А мы с ним так же… Через Кижи и через все, много знакомых я привезла из наших путешествий. Вот и Юрочку тоже. В общем, я с ним познакомилась через свою сослуживицу, а она с ним вместе ехала на пароходе из Вытегры в Кижи. И потом как-то он к нам прибился, самоотверженно мог все на свете куда угодно отвезти, отнести, все сделать.

Н.Ф.: Он в Москве жил в это время, да?

Н.Л.: Да, уже жил в Москве, что-то снимал. Он такой, знаете, бывает: ну не получается. Он хочет своей прямой дорогой идти, и его отвлекут то на женитьбу, то еще на что-то, а он все равно прет дальше. Кончил он беспутно: его нашли убитым на какой-то подмосковной станции… Интересный был человек, много знал, много видел, все запомнил, а я даже не знаю, как с Александром Исаевичем — я не помню, чтоб я его сводила. Может, Милиевна его свела… Саша Стотик, царствие небесное. Нет, ничего, к сожалению, не найдете… Тимофеев-Ресовский… Храбровицкий — это тоже наш, это вы знаете… А вот Эфроимсон, у нас работал в библиотеке… замечательный. Тоже такой человек…

Н.Ф.: Очень яркий, да?

Н.Л.: Нет! В конце концов ему дали комнату или квартиру в Москве. Поставили телефон, но телефон был какой-то дефектный: он мог звонить, а ему никак не могли звонить. Ему говорят: «Позвоните на станцию, исправят бесплатно!» — «А зачем, мне так очень удобно. (Смеется.) Кто мне нужен — я позвоню». Я помню, как в 1966 году, когда была опубликована расшифровка ДНК, мы шли на обед, а он шел с обеда — он у нас работал в научно-библиографическом отделе, и он так, подняв руки, бежал мне навстречу и говорил: «Открытие!..» (Смеется.)

Н.Ф.: Потрясающе. Но я… У Александра Исаевича практически очень мало про забастовку на руднике Джесказган, в поддержку Кенгира. А Эфроимсон там составлял требования к правительству. Ему как самому умному доверили писать требования… (Н.Л. смеется.) И это известный факт. Пятигорский его племянник тоже это знал, что Эфроимсон — составитель требования к правительству. Но почему-то он не захотел увековечить себя в «Архипелаге…» таким образом.

Н.Л.: А тут написано, что он есть, Эфроимсон.

Н.Ф.: Нет, он есть в этом эпизоде как раз. Да, вот…

Н.Л.: Владимир Павлович… А все-таки в Библиотеке иностранной литературы никто не возьмется написать, какой был «странноприимный дом» для всех этих обездоленных, не реабилитированных…

Н.Ф.: Это вам надо написать.

Н.Л.: Так вы же видите, я все забываю.

Н.Ф.: Как это! Мы в четвертый раз записываем!

Н.Л.: Но это так, байки.

Н.Ф.: Но так байки и запишите.

Н.Л.: Нет-нет, надо знать… Там надо посмотреть просто в отделе кадров. Я не знаю, кто там сейчас сидит, но всегда паскудники какие-то сидят, хороший человек туда не пойдет.

Н.Ф.: Давайте все-таки, заканчивая о работе с Солженицыным, потому что вы работали и до его изгнания, и после его возвращения, а об Александре Исаевиче почти не говорили…

Н.Л.: Когда его изгнали и до того еще… Эти карточки, которые стоят в Фонде, там очень много карточек, написанных рукой Наталии Милиевны, — мы стали собирать все сведения о публикациях, касающихся Александра Исаевича. Сначала писали для себя, не имея в виду ничего большого. А потом все больше и больше… И у Наталии Милиевны тогда были вырезки из газет, она их аккуратненько подклеивала, надписывала. Все это до сих пор сохранилось там, в архиве фондовском. Уже Наталии Милиевны не стало, я это продолжала, но тогда Александра Исаевича выслали, вся эта… «поносная» литература… Когда уже он стал возвращаться и они все стали перед ним на задних лапах, с каким удовольствием я их всех в эту картотечку свою включала, и все эти газеты… Мы с Люшей сделали огромные фотокопии, крупные, и все это выставляли постоянно где-то. Ой… И так жалко бывало: ну чего Товстоногов подписывал?! Зачем?!

Н.Ф.: Боялись.

Н.Л.: Чего уже?! Чего уже боялись? За театр?..

Н.Ф.: За театр боялись.

Н.Л.: Вот еще… Многие… Когда видишь фамилии обыкновенно уважаемых лиц под такими паскудными статьями — это ужасно! Это жалко. А когда вот такие… особенно Михалков, не теперешний, а…

Н.Ф.: А тогдашний, да.

Н.Л.: Папенька. Он же был тогда секретарем Союза писателей: «Я ничего, все подписали, и я подписал». Он первый был, он застрельщик был! «Солженицын нам надоел», — писал он. И вот яблочко от яблоньки недалеко падает — такой же сынок. Вырастил. И второй сынок. А второй сынок, Кончаловский, он такой благообразный, такой хороший, такой порядочный, а в 1991 году, когда Ростропович сюда прилетел со своей этой виолончелью, тот сидел со всем скарбом, со всем семейством в аэропорту, дрожал мелкой дрожью, чтоб только улететь отсюда! Вся такая семейка была… Лучше всего у Ростроповича, конечно, два раза мы там жили — это было очень хорошо. Александр Исаевич в маленьком домике, мы в большом домике. И тут я уже собирала все, что от него оставалось, не знаю, отдала я это или нет… (Ищет.) У меня где-то были собраны случайные бумажки, которые он… Вот это… второе письмо, почему-то первого нет… 

Н.Ф.: Семнадцатого… утро… ноября 63-го.

Н.Л.: Второе… Я уже вижу, что это второе.

Н.Ф.: «Уважаемая Наталия Милиевна! Я тронут, спасибо, очень мило. Мы давно собираемся в Кижи и вообще на Север. И никак не соберемся. А Кижи-то берегут. А сколько, говорят, собираются разрушить в ближайшие годы в Карелии, снижают, снимают с государственной охраны. Всего доброго»… А что такое «Анхимушка-лебедь»? Это то, что сгорело, да?

Н.Л.: Да-да-да.

Н.Ф.: Вот это большое письмо, с которого, видимо, началась такая дружба уже, близкая. Десятого пятого 64-го. Значит, вы ездили туда весной, в мае? Или она сгорела в мае, эта «Анхимушка-лебедь»?

Н.Л.: Не знаю. Она сгорела, по-моему, осенью.

Н.Ф.: Осенью. Но, может быть, вы послали…А вот здесь проставлено: первое… Здесь номер стоит, и пронумерованы, видите…

Н.Л.: А, это первое, я и говорю: первое начиналось «Уважаемая Наталия Милиевна»… А второе уже «Дорогая…» (Смеется.)

Н.Ф.: «Милая Наталия Милиевна…»

Н.Л.: Или «милая», да.

Н.Ф.: Да-да-да. Это вот ноябрь 63-го, то есть до выхода еще, получается.

Н.Л.: До выхода чего?

Н.Ф.: Нет, когда вышел?..

Н.Л.: «Архипелаг…» вышел в 1973-м.

Н.Ф.: Нет, не «Архипелаг…», а «Один день Ивана Денисовича». В 1963-м.

Н.Л.: Нет, он в 1962-м, тоже одиннадцатом [месяце]…

Н.Ф.: В 1962-м, да-да-да, то есть это через год, получается.

Н.Л.: Вот это реликвия!

Н.Ф.: О! (Н.Л. смеется.) Все какое-то ветхое, я даже боюсь доставать.

Н.Л.: Это где-то с полу подобрано.

Н.Ф.: «Стива, изверг… изверг человечества…»

Н.Л.: Рода человеческого.

Н.Ф.: «…рода человеческого. Выхода нет, буди меня, надо». (Смеется.) Хорошая записочка.

Н.Л.: Ну да, а Стива бросил это.

Н.Ф.: Разбудил, надо надеяться…

Н.Л.: Да. (Смеется.)

Н.Ф.: Надо надеяться, что разбудил… А это что? Сейчас, как же она там… Может, он не закрывается. Вот, закрылся.

Н.Л.: Вот видите, такие забавные вещи, но они… самые интересные. Они как раз свидетельствуют о том, какие были взаимоотношения.

Н.Ф.: Ну да, как дружно жили вы, да. Здесь какая-то записочка: «А „Архипелаг…“ № 4, 5 — возражение».

Н.Л.: Не знаю, пускай будет… Милиевна что-то тут приписала, по какому поводу…

Н.Ф.: «Написано 14-го марта 1971-го, рано утром, так как, видимо… оставлено на кухне». В общем, где нашла. (Н.Л. смеется.) Трогательно.

Н.Л.: Ой, это о том, как жили. А это, наверное, просто сюда приклеено было.

Н.Ф.: Ну да, это ведь как раз в том году его выселили в присутствии Наталии Милиевны с…

Н.Л.: Не… Они приходили и просили, чтобы он уехал.

Н.Ф.: Да? А вот… «Присутствовала, когда милиция выселяла из Жуковки». Просто просили, говоря, что нельзя здесь оставаться?

Н.Л.: Да-да-да. Они боялись его.

Н.Ф.: Но это какая-то нужная бумажка, тут какие-то: «возражения»…

Н.Л.: А мы сюда наклеим.

Н.Ф.: Так.